14 мая на свободу вышла бывший заместитель министра инвестиционной политики Саратовской области Гелена Алексеева. В 2013 году вместе с главой МУП «Саратовское городское капитальное строительство и комплектация» Романом Фильчушкиным она была признана виновной в коммерческом подкупе. По версии следствия, Фильчушкин вымогал шесть миллионов рублей у главы фирмы «Волгостройкомплект» Дмитрия Яковлева за подписание договора о совместном возведении жилья в Саратове. Алексеевой и ее предполагаемому подельнику Ивану Наташкину обвинение отводило роль посредников. В общей сложности экс-чиновница провела в заключении более двух лет. О том, как эти годы изменили ее, а также о своих новых оценках саратовских и российских реалий, Гелена Алексеева рассказывает в интервью «ОМ».
Гелена Вячеславовна, вы долго были оторваны от повседневной жизни, политической в том числе. Что по выходу на свободу для вас изменилось в Саратове а, возможно, и стало неожиданностью? Вы уже успели ознакомиться с событиями, случившимися за это время?
- Всего в заключении я провела 2 года и 3 месяца. Я находилась в знаменитой мордовской исправительной колонии №14, практически в информационном вакууме. Там не поощрялось прохождение каких-либо материалов из СМИ, фактически были даже запрещены к передачам книги. Саратов изменился. Конечно, я ознакомилась не только с политической жизнью, но и с экономической ситуацией в стране. Меня крайне поразила ситуация, в том числе с падением цен на нефть. Так как я более 15 лет проработала в экономической и финансовой сфере, мне понятно, что будет с федеральным бюджетом и, в общем-то, с состоянием дел в стране. Обратила я внимание и на арест имущества по иску акционеров ЮКОСа. Безусловно, познакомилась с ситуацией на Украине, она тоже мимо меня прошла.
Неужели у вас не было в колонии телевизора?
- Телевизор был, но кроме меня новостные передачи мало кому были интересны. Поэтому они не просматривались. Было определенное время для просмотра телевидения. Не всегда оно совпадало с новостями. О том, что происходило в стране и в мире, я узнавала на коротких свиданиях, встречах с адвокатами. Так, как могли донести они, неспециалисты в данной отрасли. Исходя из этого, я не могла, конечно, сделать полную оценку происходящего. Сейчас она, конечно, существует. Я понимаю, что сейчас серьезный кризис. Поразил рост цен, особенно на продукты. За два года я это сильно заметила. В нашем сельскохозяйственном регионе это мне совершенно непонятно, особенно на яично-куриную продукцию, мясо, продукты первой необходимости. В Саратовской области во власти ничего не изменилось, да и не могло. Я с удовольствием отметила, что сохранился экономически-инвестиционный блок. Из тех людей, что там были. Я имею в виду Пожарова и его сотрудников. Очевидно, что порушился бизнес у многих. Но этот кризис связан с событиями, на которые на областном уровне невозможно повлиять. Конечно, меня поразило, как принимаются решения по застройке. Просто жгут. То есть, если раньше были единичные случаи, то это теперь повсеместно: там загорелось, тут загорелось. Может, они и не нужны эти дома, там никто не живет. Но решение проблем находится таким образом. С удовольствием я узнала, что запущена «Северсталь». Глобальных изменений нет, и ожидать их не стоит. Одна и та же тусовка. Вчера они были в оппозиции, сегодня во власти. Так всегда будет. Может, это цинично, но я прекрасно видела, что было после Аяцкова. А в остальном… Как бизнес сажали, так его и продолжают сажать. В Думе происходит все то же самое – делят бюджетные деньги. Пока не начнутся кардинальные изменения в стране, ничего не изменится в Саратове. Будут олигархи у власти на местах. Будут сажать неугодных. С удовольствием слушаю Михаила Борисовича Ходорковского. Надеюсь, что реализуется та программа, которую он планирует сделать. Надеюсь, что прекратится война на Украине, мы найдем в себе силы ее прекратить.
Люди изменились вокруг? Те, что из вашего прежнего окружения. Как они сейчас к вам относятся?
- Вы знаете, наверное, поменялось мое мироощущение и отношение к людям как таковым. Я пока не очень смогла за этот месяц на свободе свыкнуться с вольными разговорами. Я себя всегда ловлю на мысли, что, господи, я мечтала о тех проблемах, которые вы здесь обсуждаете. В моем понимании, то, что происходит вокруг и людей заботит, это совершенно не проблема. Безусловно, я стала значительно сильнее, я научилась радоваться тому, что люди, которые никогда не были в местах лишения свободы, не могут оценить. Это элементарные вещи – пройтись пешком, увидеть Волгу. Там великолепные комары! Пойти в зубную клинику, и когда каждую минуту врач задает вопрос – вам не больно. А я ему улыбаюсь и говорю: «Мне великолепно», а он смотрит на меня как на сумасшедшую. Эти вещи никогда не ценились и не ценятся, а сейчас, конечно, по-другому они мной воспринимаются. Людей видеть тоже я научилась. Вы знаете, я общалась со многими своими товарищами, друзьями. Много меня поддерживали, я искренне им благодарна за поддержку – моральную, а в каких-то моментах и финансовую. После выхода на свободу, я поняла, что люди ищут во мне признаки «зэчества». Татуировки, шрамы, отсутствие зубов. Очень многие мои друзья говорят: «Ой, ты совсем не изменилась». Я замечаю и даже несколько смущаюсь таких прямых взглядов людей. Мне кажется, что я иду по улице, и всем все видно. Взгляд становится, наверное… сильнее, он пронизывающий. Я вижу какую-то фальшь. Людей, которым просто любопытно. А друзья остались, если говорить об этом, друзья остались.
Как можно вообще описать это ощущение, когда через столько времени выходишь на свободу?
- Вааааау! Никак иначе (смеется). Ощущение невозможности происходящего. Особенно так как это было у меня. В колонии тоже понимали, что мне повезло. Говорили – понимаете, вам повезло. Когда пригласили десять человек, попавших в список на амнистию, я туда не попала. Поэтому, когда объявили мое имя и сказали: «Десять минут на сборы», я единственное, что успела, попросить позвонить мужу, чтобы он за мной приехал. За эти десять минут мне успели крикнуть девчонки с отряда: «Сними платок!». Я сожгла спичкой бирку. Буквально через полчаса я была уже на улице. В первый момент – дорога, когда ты садишься в автомобиль. Первый звонок маме… Вечером я была дома. Этот день освобождения … еще утром мы выкапывали клумбу, чтобы копать свеклу на зиму. Назвали мою фамилию только в три часа дня, и вечером я уже приняла нормальный душ. Где-то первые дни я целовала стены, свою постель. Я не привыкла к нормальному распорядку. Дочь мне говорит: «Мам, ты еще режимишь». Я засыпаю сразу, как свет меркнет, в десять часов. Встаю в четыре-пять.
Хорошо. Расскажите тогда, как у вас проходило отбывание срока?
- Ну... отбывание срока… проходило сложно. Я, наверное, не буду углубляться и какие-то моменты, связанные непосредственно с позицией УФСИНа или каких-то конкретных лиц, сейчас не стану освещать. Наверное, это проблема России в целом, то, что допустили такие обстоятельства, в которых осужденные отбывают наказание, особенно женщины. Много нелепостей, много отсутствия логики. Про ИК-14 можно сказать только одно: это то место, где содержать животных, а тем более людей, просто нельзя. Полностью отсутствует инфраструктура. Нестыковка между действиями, установленными режимом содержания. Я видела тех, кто приезжал после жалоб Толоконниковой. Как замечательно прошли журналисты, еще члены ОНФ, по-моему. Им показывали, да, вот у нас можно мыться, великолепный водонагреватель, душевая кабина. Меня удивил тот момент, что журналисты или чиновники радуются – вот Толоконникова обманула, здесь нельзя мыться. Но никто не задал вопрос, сколько человек с этим одним водонагревателем и с этими двумя унитазами.
И сколько же?
- Ну, в нашем отряде это было 118 человек с одной душевой кабиной. Вот эти вот нестыковки. Например, спрашивают, посещают ли заключенные храм. А как? Никто не задает вопрос, как вы к этому храму ходите. Как в библиотеку передвигаться? С учетом того, что есть замечательный приказ Минюста о правилах внутреннего распорядка, где запрещено передвигаться без сопровождения. И, я думаю, каждый адекватный человек понимает, что если я позвоню в локальную сеть и скажу, что хочу пойти в храм, библиотеку или, там, в магазин, дайте мне сопровождение – понятно, что мне ответят. Там сидит один сотрудник, у них тоже сокращение. Поэтому все эти «потемкинские деревни», которые нам показывают… тут вопрос, наверное, не к ИК-14. Им положено, они исполняют. Положено выдать картонную обувь на зиму, они ее выдают. Положено выдать одну «зеленку» так называемую, форму одежды, они ее выдали. Никто не задается вопросом, а где вы, девочки, вообще форму стираете и, главное, когда постирали, что на себя наденете. Потому что она у вас одна. Летом сейчас там просто нет воды. Но самое печальное во всем этом, что эти лагеря мордовские, они являются градообразующими предприятиями для окружных деревень. И, естественно, что там никто никого не стремится отпускать по УДО и так далее. Когда мы впервые узнали, что будет амнистия, с учетом серьезного кризиса в стране ожидания были понятны: я думала, что из колонии выкинут половину. Потому что их, элементарно, не на что кормить. На фабрике швейной осталось два-три участка, колония себя не окупает. Когда нас попросили удалить все клумбы и засеять свеклой и капустой, мне стало очевидно, что зимой кормить женщин будет просто нечем. Потом мы увидели само постановление об амнистии, которое распространялось, в том числе, на тех, кто не сидел. Из 880 человек в ИК-14 освободили всего 11. Тех, которые случайно туда попали. Моя статья «коммерческий подкуп», это такая статья «на грани». Никто толком не понимает, что это такое, и из особо тяжких она единственная туда попала. Я попала под амнистию по пятому пункту, это значит, что до окончания срока осталось менее года. Безусловно, за мной сохранилась судимость. За мной сохранился штраф в миллион рублей. В колонии, естественно, его выплатить нельзя. Ну, зарплата там 260 рублей. Максимальная зарплата, которую можно получить – 1300 рублей в месяц. Вот я эту тысячу триста отправляла в полном объеме на добровольное погашение штрафа. И таким образом, за время заключения погасила 30 тысяч рублей из назначенного миллиона. Десять человек из 880 покинули стены колонии. Я видела эти потухшие глаза остальных. Они, конечно, ожидали, что будет какой-то массовый гуманный акт – снижение сроков. В колонии №14 до сих пор топят дровами. Женщины-заключенные пилят их пилой. ДСП грабят вручную. Спорить там не с кем. Читай правила внутреннего распорядка. Получается, они правы, и ничего с этим не поделаешь. И этот режим прописан. Но то, что там нельзя содержать людей, это да. Там нет условий для жизни.
У вас сформировалось какое-то мнение, что можно реформировать в исправительной системе?
- Сейчас мне нравится инициатива уполномоченного по правам предпринимателей Титова по созданию именно в колониях рабочих мест, заход туда предпринимательской среды. На сегодняшний день это невозможно. Конечно, это очень страшно, что мы превратимся совсем в архипелаг ГУЛАГ, людей будут сажать, сажать, сажать, чтобы они работали, работали, работали.
Так до частных тюрем недалеко, как в США. Как, кстати, вы к ним относитесь?
- Я никак пока к такому не отношусь, так как считаю, что в России это невозможно. Это повлечет за собой, мне кажется, ряд злоупотреблений. И, наверное, в данной ситуации это должно быть ограничено чем-то, какими-то стимулами. Например, добросовестный труд, сто поощрений – это стопроцентное УДО. Сейчас отказывают, потому что осужденный обязан трудиться. То, что люди работают с шести утра до часу ночи, это, я могу сказать, у большинства желание так работать. Чтобы в результате получить свою тысячу триста. Люди готовы за свободу, за поощрение работать. Когда надежду у них забирают, это ни к чему хорошему не приведет. И сейчас, когда я выходила, видела, что с питанием становится все хуже и хуже. Прекратили заменять одежду. Зимнюю обувь, им сказали, не дадут новую. То есть чините то, что есть. Что с ними будет дальше, не очень понятно. Если меня спросить, что делать с ИК-14, мой ответ очевиден – оттуда вывезти людей, ее сломать и построить заново, проложив инфраструктуру.
Скажите, а есть какое-то предвзятое отношение к бывшим чиновникам со стороны заключенных или сотрудников колонии?
- Вы знаете, ко мне не было. Может быть, это была моя позиция, я уже давно перестала позиционировать себя как чиновника. В общем-то, наверное, никто про меня не может сказать, что я когда-то хотя бы была каким-то небожителем, чтобы у меня была звездная болезнь. Я сидела, как все. Надо работать, значит, я шла работать. У меня не было, может быть, какого-то апломба, поэтому не было от кого-то вопросов, проблем. Я на себе их не ощутила.
А вообще, чиновников много сидит?
- Сидят. Сидят, с огромными вот этими штрафами. Не очень понятно, что с ними делать, зачем они нужны. И я понимаю, что эти штрафы учтены в доходной части федерального бюджета. Под эти 500, 600 миллионов запланированы какие-то расходы. И мне совершенно очевидно, что эти штрафы не будут выплачены никогда. Много предпринимателей сидит. Так же сидят, работают наравне со всеми. То, что нет каких-то привилегий, в мордовских по крайней мере колониях, это я могу совершенно достоверно сказать. «Получше» сидеть там невозможно.
Давайте перейдем к вашему уголовному делу. Вы ведь себя тогда виновной не признали? Что, по-вашему, это вообще такое было – провокация?
- Да, вину я не признала. Я настаивала на том, что это была провокация. В общем-то, те полтора года, что нам добавили, их добавили за то, что мы посмели не согласиться с тем, что нам предъявили. И еще: «Алексеева посмела приглашать журналистов». Они это называли «мои» журналисты, хотя это, конечно, совсем не так. Потерпевшего Яковлева мы до суда видели один раз. Нам его представили как инвестора из Ульяновска. С ним был подписан договор, после которого было предложено каким-то образом закрыть момент. Это участок на Университетской 34, угол Вавилова. Нужно было перечислить средства на переселение женщины из ветхого жилья, снос. Единственная проблема наша была в том, что это были наличные деньги. Фильчушкин там и собственные средства потратил на ее отселение. Потерпевший, который сказал, что те шесть миллионов, которые мы якобы у него взяли, он в глаза не видел и они ему не принадлежат. А потом его вообще найти не могли, а теперь он благополучно сидит. Это никакой не Дмитрий Якушкин, как его сначала подавали. Его фамилия Яковлев. Я это пыталась в ходе процесса донести до журналистов. Он оказался из Балаково.
За что же он сел?
- Это была та новость, которую мне сообщили адвокаты. После этого я, наверное, впервые с удовольствием уснула в ИК-14. Мне сказали, что Дмитрий Яковлев, который был потерпевшим по нашему делу, осужден к 2,5 годам за мошенничество. 500 тысяч штрафа у него. Он попался на мошенничестве с НДС. Причем я ознакомилась уже с приговором, там фигурирует и та компания, которая выступала по нашему договору. На момент нашего суда, когда Яковлева необходимо было допрашивать, ему был выписан принудительный привод. А от участкового пришел ответ, что разыскать его невозможно. Оказалось, что он с 2011 года находился под уголовным преследованием. На момент подписания договора, за который у него якобы вымогали деньги, его организация уже не могла ничего строить, там были изъяты печати, документы, заблокированы денежные счета. Мы пытались приложить к делу интервью Яковлева, которое он дал "ГТРК-Саратов" через несколько дней после нашего ареста. Где он сказал, что его «попросили отработать, и он отработал». Это заслушали в суде, но суд не дал этому оценку. Там даже прокурор, по-моему, был в шоке. Есть те моменты, которые должны были поставить в тупик. Через день после того, как было возбуждено дело против Яковлева, меня ставят на прослушку. На мой вопрос в суде мне ответили, что мы всех должностных лиц подозреваем в коррупционных преступлениях и применяем прослушку телефонов. Судебное следствие тогда было прекращено из-за того, что потерпевшего Яковлева нельзя было допросить. Это беспрецедентное решение. Сейчас же оказывается, что его и искать не надо было. Его спрятали, когда оперуполномоченные поняли, что он неправильно отвечает на вопросы. Не знаю, известно ли о его посадке моим «подельникам», которые до сих пор сидят. У нас там был еще провокатор по фамилии Чиркунов-Трущ. Он был агентом, как Клюшкин. Таскал, как положено с собой диктофон, все время все записывал. Тоже непонятный человек. Все время «выходил замуж», как я это называю – менял фамилии.
Как вы в свете этого оцениваете дело генерала Сугробова, руководителя из Главного управления экономической безопасности и противодействия коррупции МВД РФ? Он организовал целую систему провоцирования коррупционных преступлений. Там осужден еще известный провокатор Клюшкин, наследивший в Саратове.
- Я очень внимательно изучила это дело, хотя мне многое опять же не понятно. Осужден «суперагент» МВД Клюшкин, который не был в нашем уголовном деле, но был в ряде других в Саратовских области. Осужден он лишь по одному эпизоду, в то время, как все СМИ, я не побоюсь этого слова, воют о том, что еще есть девять эпизодов в Саратове. Я не пойму, когда начнут пересматривать дела. Уже судом признано, что он являлся агентом, провокатором. Не могу удержаться и не сказать о подчиненном Сугробова Сергее Борисовском, которому тоже предъявлено обвинение. Он координировал Саратовскую область, в том числе нашу область. На сегодняшний день Борисовский находится в Лефортово. А Клюшкин его агент. Я так понимаю, Клюшкин его и сдал. Я читала интервью Борисовского, где он жалуется, что следователь, который ведет его дело, отвечает односложно той мантрой, которой они отвечают всем: «Законно, обоснованно, мотивировано» на все ходатайства. Каким судом судите, таким и сами судимы. Меня не могло не порадовать, что в стране происходят изменения и за провокационные действия начали судить. Я надеюсь, что Сергей Борисовский признает свои преступления по саратовским эпизодам.
Как вы думаете, можно ли сказать, что любое громкое коррупционное дело в России – заказное?
- Безусловно. Вообще, я думаю, что чиновников, которые попадаются, например, на провокацию взятки достаточно просто увольнять, проводить служебные проверки. Чтобы не ломать судьбы, здоровье. Шьется все белыми нитками. Я помню по делу Филина (экс-главы администрации Красноармейского района Сергея Филина, - «ОМ») были 500 тысяч, которые исчезли, а к концу вечера они появились. Так не бывает. Не бывает такого, как в нашем были деле.
Так в вашем деле тоже был заказчик?
- Да, конечно. Достаточно того, что я скажу, что он есть. Не лично у меня. Надо понимать, что наше уголовное дело катилось так, как они привыкли его катить. Им была нужна женщина, поскольку это слабое звено. «Она сейчас испугается, мы сейчас посадим ее в СИЗО, и она нам все расскажет». В нашем деле до последнего, пока прокурор не озвучил требования по наказанию, не было никаких признаний. После признался Наташкин и остался на свободе. Но я даже не виню его. Если бы я знала тогда то, что придется пережить моим родным, что придется увидеть мне, то, может, и я бы призналась во всем, даже в том, чего не совершала. Мне предлагалось вообще остаться свидетелем в этом уголовном деле. Я была всего лишь сопроводителем инвестора, скажем так, с которого якобы что-то вымогали.
Что думаете делать в будущем? Во власть, наверное, уже не пойдете.
- Нет. Несмотря на то, что я вышла по амнистии, у меня не погашена судимость, и она не начнет погашаться, пока я не начну выплачивать государству вот этот штраф. Трудоустроиться там, где бы я могла найти себе вменяемое, адекватное применение, я, к сожалению, не могу по закону. Поэтому, пока я думаю. Пока мне нравится дом, получаю удовольствие от общения с родными. Сегодня первый мой выход в люди. Даже если заниматься бизнесом, можно браться за что угодно, потому что бизнес-сфера практически разрушена. Многие предлагают заняться правозащитной деятельностью, в «Гулагу.нет» и так далее. Я не такой человек, я привыкла к конструктивному диалогу. Я бы с удовольствием приняла участие в вовлечении предпринимательской среды в работу в колониях.
То есть, в оппозицию вы не пойдете?
- Смотря в какую. Я говорю, мне ближе позиция диалога. Каких-то более вменяемых предложений, которые могут вообще реализоваться. А чтобы защищать право, оно должно быть.
Вам отомстить хочется за свою посадку?
- Я зла, действительно зла на эту систему. А отомстить кому? Уже все сидят. Если раньше я думала, что меня там не услышали, то сейчас что делать? Яковлев сидит. Клюшкин, хоть и не наш агент, тоже сидит. Я думаю, что все-таки провокации на территории Саратовской области тоже будут признаны. Я, единственное, жду торжества правосудия. Что саратовский след будет распутан, будет пролит свет на наше дело. И, может быть, когда-нибудь я буду реабилитирована. Я читаю дело нашего «потерпевшего». В связи с тем, что он давал заведомо ложные показания в нашем процессе, я обязательно буду писать заявление. А там, посмотрим. Мы уже, грубо говоря, смирились с этой ситуацией. Меня когда спрашивали, признаю ли я себя виновной, я говорила, что вина – чувство субъективное. Я знаю, перед кем я виновата. Я виновата перед мамой, перед дочерью, перед мужем, потому что я не оправдала их надежд. И что произошло, то произошло.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
